Рент проститутки

Я должен признать, хоть мне это и неприятно, что я наклонен к излишествам. Мои средства позволяют мне быть расточительным, тем больший соблазн - аскеза. Когда я успеваю схватить себя за руки (монашеский эвфемизм), я отдаю ей дань- но, правильно, основная моя страсть - та, о которой узнаешь во сне либо в миг первого порыва - совершенно другая. В неприятном случае как разъяснить мое хладнокровие (как будто я угадал все наперед) и мою готовность, то и другое совместно, когда приятный голосок в трубке с умело-бархатным переливом, лишне опытнейший, может быть, но эта опытность тоже была мне приятна - на собственный лад, естественно - спросил у меня, хочет ли я сегодня забавно провести ночь? В Рф бы я остерегся- но южноамериканский сервис исключает подкол. Ручаюсь, что у меня даже не дрогнул глас. Ни сердечко. Я отвечал с ухмылкой (адресованной зеркалу в ванной, из которой вышел), что да, хочет, и что так и знал (дословно), "что ваш отель - это радостный дом". Вобщем, по-английски каламбур был плох. Телефон произнес "о-кей" и отдал отбой. Я как раз успел распаковать собственный сак, принять душ и убедиться, что ни одна из 9 программ-кабелей местного телевиденья меня никогда не заинтригует. И здесь услышал стук в дверь. Стук тоже был опытный, легкий, практически случайный, как будто кто-то походя, невзначай раза три коснулся пальцем двери. Шорох крыльев ночной бабочки. Я отворил, так же все улыбаясь в пустоту. Что ж: зеленоглазая шатенка. Волосы собраны наверх в лохматый ком. Среднего роста, в форменной мини, ножки тонкие, попа круглая, грудь... Да, глаза: она улыбалась, они нет. Так бывает в книжках, но в жизни это уникальность, почаще расчет либо игра. Я тотчас спросил о причине- я не люблю излишних загадок. Она закончила улыбаться.- Терпеть не могу свою работу, - сказала она.- Хм. Ты не хочешь быть путаной?- Не желаю. (Наш разговор шел по-английски и, боюсь, в переводе он смотрится угловато. К тому же нельзя передать мой акцент.)- Так-так, - произнес я. - Почему же ты тут?- Из-за средств.- У тебя нет другого метода их добывать?- Я студентка. Летом это наилучший заработок.- Отлично, - кивнул я. - Тогда начнем. Тебя, кстати, как зовут?Возможно, оттого, что летняя практика и впрямь не нравилась ей, Лили разделась достаточно вяло - не так, как я ждал (смутный расчет, основанный на книжках: Сэлинджер, Сирин, Мисима...) Но итог был тот же: нагая женщина с трусиками в руке. Их она неуверенно засунула под матрац.- Мне произнесли, на всю ночь? - спросила она.- Да, - кивнул я. - Я навряд ли смогу резвее.Я не стал с ней церемониться, сам разделся, сдернул прочь плед (черно-синий, колющийся) и уложил Лили навзничь поверх простыней, велев ей раздвинуть ноги. Жанр просит подробностей. Я уважаю жанр. У нее были милые, чуть видные веснушки, чуток удлиненное (как это нередко у белобрысых) лицо, тугие грудки с сосками в бакс, комфортный животик и узенькая, по моде, грядка волос меж ног - она, вобщем, скоро сбилась и стала похожа на влажное перо. Раза два Лили желала пригладить ее пальцами. Кто умеет отлично плавать (а что еще делать на курорте?), у того есть стиль. Я никогда не обожал бесплодных барахтаний, взбрыков, вздрогов и иной щенячьей возни. Через 5 минут ее глаза помутились- через 10 она стала стонать. Я отдал ей маленький отдых - и бурно довел ее до конца. (Прошу прощения у соседей. На мой взор, но, администрация отеля сама должна брать на себя ответственность за весь этот гам). Когда, полчаса спустя, я поставил Лили раком, она бережно упрятала рот в подушку-карамель. Раковая шея (конфеты юношества) была хороша... Боюсь, я 1-ый в ее жизни посягнул на ее зад. Не удивительно- америкосы вообщем пуритане. Во время маленьких перерывов я узнавал ничтожные подробности ее жизни (сейчас уже их не помню). Об какой-то из них, вобщем, я произнес, не обинуясь, что это - "коровье дерьмо" (идиома). Речь шла, кажется, о погибели - не то ее, не то ее мамы. Она сделала вид, что обиделась. Тяжело сказать, сколько конкретно раз она кончила в эту ночь. Те, кто знает южноамериканские гостиницы, должно быть, помнят удобство теневых штор и студеную мощь кондюков. К утру я продрог до костей и, взглянув ввысь, увидел полоску света, тишком пробившегося к нам из окна. Лили сжимала меня в объятьях, что было кстати, она вся горела и говорила, что любит меня. Не желала брать средств. Умоляла отыскать ее либо дать ей мой телефон. Ее кудри снова растрепались - понизу и на голове. Я произнес, что желаю спать. Одел ее (так и забыв навек под матрацем ее трусы), засунул средства ей в руки и выставил за дверь. Через сон, мне кажется, я слыхал ее всхлипы.Но может быть, что это был сон. Повторяю, я не люблю загадок. Все, что я сделал, я сделал нарочно (и очень утомился). Но, нужно мыслить, все-же изменил - в ту либо другую сторону, не принципиально - ее взор на ее жизнь. Больше этого никто никому ничего не может дать. Что до меня, то я индифферентен к ней - при всей чудной неге ее тела, которой не отрицаю. Я совсем не уважаю ее. Мне не нужна подружка-проститутка. И мне все равно, что с ней будет далее. Это касается всех их, таких, как она. У меня на родине их более чем довольно. А я не терплю нюни. В этом есть справедливость. Будь я другой, мы бы совсем не повстречались. Где бы я взял средства на Америку и на нее?Это я подарил ей эту ночь. Вобщем, я не желаю оправданий. Каждый свободен мыслить обо мне что угодно. Мне же пора спать. Мне очень охото спать. Черт возьми! Во Флориде утро