Эротический этюд 3

Ее звали... Вобщем, всему свое время... Она была студенткой геофака и в медсестры пошла по необходимости. Тогда не спрашивали диплом, а ставили перед фактом: вот полцентнера разлагающейся плоти, и если ты способен возиться с ЭТИМ - то - милости просим. Она оказалась способен, и стала работать. Ей было жутко, но тогда всем было жутко, и даже главврач выныривал из опьяненного отупения только для того, чтоб ужаснуться и с перепугу наделать хороших дел - спасти кому-то жизнь либо облегчить мучения. Повязанная общим ужасом, она поначалу измаялась, а позже и совсем закончила испытывать что-либо не считая здоровой вялости в конце денька, когда руки отрешаются бинтовать, а ноги - совершать ничтожные маршруты кровать - кровать - кровать - кровать - кровать. Она не опешила, когда ее позвал умирающий капитан Т-ский. Она шла к нему обычной походкой до максимума замотанной сестры. Она уже не жалела никого и была озабочена только одним - успеть. Она была нужна очень многим, чтоб мыслить о для себя, о том, как ее зовут, о том, что она такое и как она смотрится. А меж тем смотрелась она прелестно. Как назло, на ее лицо не легли тенью ни чужие мучения, ни общая боль, наполнившая тогда большенную страну. аперекор всему, она была румянее, чем до этого и глаза ее поблескивали уж совсем неприличным блеском, сродни только-только добытому полудрагоценному камню. Халат льнул к ее восковой фигуре, лаская ее так, что у седоусых пехотинцев обнажались в ухмылке никотиновые зубы: Ай, девка! С таковой и дохнуть не жутко! Капитан лежал у окна, на фоне намыленной весной вишни и чудом уцелевшей деревни. Он погибал. Он уходил по-мужски, стонал только чтоб не материться, лежал целыми деньками, отвернувшись к стенке. Пуля попала ему в позвоночник, он мог шевелить только руками, и делал это повсевременно, чтоб обосновать всему миру, что он может, что он живой, что консерватория еще стоит на Большой икитской, свободная от бомбежек и открытая для музыки. Он играл ля-мажорные арпеджио. Время от времени она слышала их, и Другая Жизнь, о которой желали все в лазарете, врывалась в раскрытую форточку вешним сквозняком. ...Бинты, пропечатанные кровью и гноем, были документами погибели. Они торжествовали тут, в плохо пахнущем аду, посреди стонов и признаний. Она вела свою адскую бухгалтерию, хоронила вчерашних раненных, рыдала над ними сухими очами. И еще... Она даровала себя каждому, у которого еще хватало сил принять ее. Когда наступал вечер, и в поликлинике фиолетовыми кляксами расходился полумрак, она шла по рукам. Она подходила к старикам и даровала им себя. Она воспринимала их узловатые крестьянские руки с запятанными, обломанными ногтями, распахивая перед ними все двери. Она голубила юных боец, и, если у кого-либо хватало сил на любовь, она даровала ее без остатка, как не отдавала и тому полузабытому, стертому в памяти... в забавных круглых очках... он умер на 1-м Украинском, мать об этом писала... Сейчас можно сказать, как ее звали... У нее было много имен. Маша. Настя. Ксения. Даша. Наталья Сергевна. Она откликалась на каждое, без ошибки узнавая всю себя в осиплом воззвании. Капитан звал ее Катей. У него на тумбочке была карточка. Девчонка с столичной окраины, наглая, с упорно вздернутым носом, она помогала ей как могла, молчком, страстно, неискусно. Отбитая у хулиганов из Марьиной рощи, она целовала синяки и шишки, причитая над ними в странно-романтической манере старенькых книг. Она тоже целовала - не синяки - ужасную рану, которая порвалась на его коже, как оборотный билет в другую жизнь. Она рыдала над этим разорванным билетом. Она посиживала на рельсах в том месте, где они кончаются, и предлагала свои худенькие крылья, чтоб двигаться далее. В эти два денька те, кому посчастливилось остаться на ногах, знали, где живет любовь. Они приходили к капитану, в печальную таверну Билли Бонса. Она ожидала их там, в полумраке, и каждый приносил Белоснежную Метку Жизни, по которой капитану доставалось еще 5 минут. Она орала, но раненные орали громче. Малая девченка на сдувшемся шарике, что она была в состоянии сделать для их?.. Ее было очень не достаточно, чтоб стать платой за Такую боль, за Такое страдание. Капитан улыбался. Он знал, что, отпустив еще одного Брата, она приникнет к его руке. И рука, играющая ля-мажорное арпеджио, придет в чистейший до-диез мажор ее малеханького мизинца. Он отдавал свою руку для поцелуя, императивно и уверенно, как Владелец, и саркастически подмигивал той, 2-ой, которая стояла у изголовья и в собственной ледяной красе топила самую идея о нежности. Он старался не рыдать. Она старалась не замечать его слез. И закопченный Амур с расстрелянным "Шмайсером" скрывался на задворках чудом уцелевшей фермерской усадьбы...© Mr. Kiss, 100 осколков 1-го чувства, 1998-1999г